Прохладный мир эссе по мотивам произведений Вл.Набокова Началось с того, что я дурно спал три ночи сряду, а четвертую не спал вовсе. В первую ночь я видел ее о сне: было много солнца и она сидела на постели, в кружевной сорочке, и до упаду хохотала, не могла остановиться. И вспомнил я этот сон случайно, когда проходил мимо бельевого магазина - и когда вспомнил, то почувствовал, что все, что было во сне весело - ее кружева, запрокинутое лицо, смех - теперь, наяву, страшно, и я никак не мог объяснить себе этот кружевнои, хохочущий сон. Я много работал, и все у меня было чувтво, что мне нужно, как говорится, держать себя в руках. Ночью я нарочно напевал, но вдруг, как трусливый ребенок, вздрагивал от легкого шума за спинои, шума пиджака, сокользнувшего со стула. На пятый день рано утром, после безсонной ночи, я решил пройтись. То, что буду рассказывать дальше, следовало бы напечатать курсивом - даже не курсивом, а каким-то новым, невиданным шрифтом. Оттого, что я ночью не спал, была во мне какая-то восприимчивая легкость. Мне казалось, что голова моя ничуть не плотнее окружающего воздуха, и легкая ломота в ногах тоже казалась какой-то стеклянной. И сразу, как только я вышл на улицу.. Да, теперь я нашел слова. Спешу записать их, пока они не потускнели. Когда я вышел на улицу, я внезапно увидел мир таким, каков он есть на самом деле. На улице было сумеречно. Небо, грязно-малиновое, висело низко. Меня обогнал трамвай, - сквозь его заснеженные стекла расплющенными апельсинами просвечивало горевшее в вагоне электричество. Шаг за шагом я двигался по этои сумеречной улице, стараясь не вглядываться в морозный туман, застывший на стеклах.. вид человеческого лица возбуждал во мне желание кричать. И никогда прежде не думалось мне, что люди, человек могут вызывать такое непомерное отвращение, какое я чувствовал в то утро. Я видел дома, автомобили, деревья, - но душа моя отказалась воспринимать их как нечто привычное, человеческое. Я был сам по себе, и мир был сам по себе, и этом мире смысла не было. Охваченный ужасом, я искал точки опоры - я уже не боролся, я был только зрение, взгляд, движущийся в обезсмысленном мире - чтобы, начав с нее, построить естественный, привычный мир, который мы все знаем, и который я когда-то знал. Я, кажется, сидел на скамейке рядом с каким-то тротуаром. У меня было тогда только одно желание: не сойти с ума. Страшная нагота, страшная безсмыслица.. Дома утратили для меня свой привычный смысл: все то, о чем мы думаем, глядя на дом - архитектура, такой-то стиль, внутри комнаты такие-то, некрасивый дом, добротный дом - все это скользнуло прочь как призрак, как безсмысленный от долгого повторения звук. И с деревьями было то же самое, и то же самое было с людьми. Я понял, как страшно человеческое лицо. Передо мной было нечто, даже не существо, ибо существо - тоже человеческое понятие, а именно нечто, движущееся мимо, похожее больше всего на что-то из растительного мира в стороне непроходимого для меня парка. На углу ветер трепыхал тлеющей от утреннего света театральной афишей. Я встал со скамейки и, не усел пройти несколько шагов, как почувствовал, что сильно замерз. Я отчаянно зашагал быстрее и, когда вошел в полосу ветра, увидел, что мимо гремевшего цепями грузовика через дорогу пробежала девочка. На другой стороне тротуара мать видимо закаменела в страхе, но когда ребенок невредимо добежал до нее, она больно схватила его за руку и тут же побила. Но если такова мать, то каковы же все остальные люди.. Отперев дверь, я со странным чувством вошел в новое свое жилище. Меня гадко мутило - в комнате был безпорядок, какая-то покинутость и тоска отъезда. На столе стояли грязные тарелки. Я стал жадно есть, а когда съев и сонно отяжелев, хотя мог съесть еще очень много, доплелся до дивана, то точас в протянутых ногах что-то мягко, недвижно задергало. И приснилось мне, как моя бедная старая мать в рваной шубенке шагает по городу и мутными и страшными глазами ищет меня. Летом одна тысяча восемьсот тридцать шестого года Пушкины снимали дачу в пригороде, неподалеку от Чернои речки / я помню, где-то читал, что название "Черная речка" происходит от специфического темного оттенка воды, - корни ольшаника, растущего на берегах, уходят в воду и придают ей темно-коричневую окраску /, и Наталья с Катериной часто видели Дантеса. В июле Екатерина Гончарова забеременела, и стали распространяться слухи о ее возможном браке с Дантесом. Однако Дантес, как и раньше, продолжал ухаживать за Натальей. Один из весельчаков высшего света Петр Долгорукий прислал четвертого ноября Пушкину анонимное письмо: "Кавалеры и командоры ордена рогоносцев.. единогласно избрали г-на Пушкина коадъютером великого магистра ордена рогоносцев и историографом ордена. Непременный секретарь граф И.Борх". Пушкин счел, что письмо написано Геккереном и седьмого ноября вызвал Дантеса на дуэль; правда, ему пришлось забрать свой вызов, так как Дантес сватался к Екатерине Гончаровой / к тому времени она находилась на пятом месяце беременности /, они поженились десятого января одна тысяча восемьсот тридцать седьмого года. Но и после свадьбы Дантес продолжал оказывать Наталье все доступные ему знаки внимания. Была среда, двадцать седьмое января. Пока секунданты вытаптывали в снегу дорожку, Пушкин сидел на сугробе, завернувшись в медвежью шубу, ждал.. секунданты отметили барьер сброшенными шинелями. Пушкин сразу сделал пять шагов и подошел к барьеру. Дантес сделал четыре шага и выстрелил. Пушкин повалился на шинель Дантеса, но через несколько секунд приподнялся и, опираясь на руку, заявил, что у него достаточно сил, чтобы сделать выстрел. Его пистолет упал дулом в снег, ему подали другои. Пушкин прицелился в своего противника, ударная сила пули, попавшей Дантесу в руку, повалила его, и Пушкин воскликнул: "Браво!" Он решил, что убил Дантеса. В нашем выпускном классе был пустой урок. Заболел и не явился словесник, и наш класс, чтобы не потревожить занятий в шестом и седьмом классах, наружные двери которых выходили в это же отделение, тихо бродил по коридору. Классный наставник отлучился в классную нижних этажей. У окна, что у самои двери, собралась небольшая группа гимназистов. Олег что-то оживленно рассказывал, кто-то из окружающих, возражая, перебил его, но Олег, обозленный, забыв о необходимости говорить полушепотом, мерзко выругался. В эту минуту большинство уже заметили нашего старого гимназического батюшку. - Как вам не стыдно, дети, - сказал он, - Подумайте о том, что через несколько лет вы уже войдете полновластными гражданами в общественную жизнь великой России. А эти ужасные выражения.. От вас, от вас, которым выпало счастье изучать музыку Пушкина и Лермонтова, и этой музыки ждет от вас несчастная Россия, этой и никакой другои. - Вы, батюшка, - возразил Мухин, - знакомы, вероятно, с господами Пушкиным и Лермонтовым только по казенным хрестоматиям. - Да. И для вас считаю излишним дальнейшее знакомство с этими писателями. Снова шел снег, но уже сухой и холодный. Ветер усилился до того, что карета стала напоминать судно посереди бурного моря. Подбородок и щеки так морозно стянуло, что говорить приходилось с лицом неподвижным, брови и ресницы клеялись в ледяных сосульках. Карета мчалась по пустому, визжащему от мороза городу, и площади казались палубами замерзших больших кораблей. С крыш Лиговского переулка свисали, казалось, целые системы сосулищ, терялись в них фасады и окна домов. Стоял сухой и шибкий мороз, которым все, точно до треска было сжато - и белые крыши домов, и боковые окна высоких зданий. Там, высоко в небе, проносились облака ветренно и быстро, ледяной ветер мчал позади кареты. Слабый зимний день уже уступал приемуществу сумерек - в облачной, устланной облаками зоне, становилось мрачно и неспокойно, с окон, заборов и крыш вьюжило сухим снегом, и почему-то горел один фонарь у маленького крыльца. Пушкин сразу не узнал знакомый подъезд, парадное, и только на лестнице, опершись о перила, чтобы не опрокинуться, не поскользнуться - все казалось, что и лестница покрыта скользким льдом, - мелькнуло воспоминание.. В комнате было жарко натоплено. Хлынул в глаза яркий вечерний блеск. С соседнего дома труба выпускала прозрачный жар, в котором трясся кусочек неба. Клара была для меня первым человком, перед которым мне не нужно было утруждать себя собственным существованием. Встреяась с ней ежедневно, оставаясь с нею безпрерывно много часов, я, как умел, развлекал ее, говорил какие - то слова - но слова только заполняли время, не использовали его.. Помню, как мы с Кларой нагибались над розовой бездной залы и ждали, чтобы поднялся плотный, выцветший занавес в бледных, золотистых изображениях оперных сцен. И голым локтем она чуть не скинула вниз с барьера свой маленький перламутровый бинокль. Все уже расселись, оркестр, вобрав воздух, приготовился грянуть, - и тут в огромном розовом театре потухли сразу все лампочки - и налетела такая густая тьма, что мне показалось - в этой тьме сразу все задвигалось и панический трепет перешел в женские восклицания. Я рассмеялся, что-то начал ей говорить - и почувствовал, что она, вцепившись мне в руку, молча мнет мне манжету. И когда свет снова наполнил театр, я увидел, что она сидит вся бледная, стиснув зубы. Я помог ей выйти из ложи, она расплакалась. январь 28 Я проснулся. Была глухая ночь. В комнате было как будто темнее, чем обыкновенно. Я лежал одетым на диване. На столе под зеленым колпаком горела лампа. Я слез, спустил ноги, и мне вдруг стало страшно. Стало страшно так, как бывает страшно взрослым, несчастным людям, когда внезапно, среди ночи, проснувшись, обнаруживаешь, что проснулся не только от виденного сна, но едва ли не от всей жизни. Что творилось со мною здесь, в этом ужасном, заброшееном доме? Зачем я здесь живу? Чем я бредил здесь, в этой комнате? Я сижу на диване, трясусь от холода давно, много лет не топленной комнаты. Я сижу уже долго. За окном брезжит поздний зимний рассвет. Под глазами и в скулах пустота и тяжесть. Все как-то грузно остановилось. Тоска наваливается страшная, не-бывалая. В доме тихо, на улице - почти темно. Я встаю, трясу головой: - Я больше не могу.. Не могу больше.. Я двинулся было к столу, но не прошел и половины пути, как вынужден был присесть от внезапной сердечнои усталости, а, присев, внезапно почувствовал отвратительную расслабляющую дремоту. И это было так просто, так естественно. Я не сошел с ума. Ведь это моя жизнь, не больше того. Неинтересная жизнь, скучный, пустой город. Помнишь, как Пушкин написал о вальсе - "однообразный и безумный.." ведь это все то же. Двадцать седьмого января поздно, в одиннадцатом часу вечера, к Пушкину приехал Жуковский. Когда все ушли, Василий Андреевич сел перед ним и долго смотрел ему в лицо. Голова Пушкина несколько наклонилась, руки были спокойно протянуты - "как будто упавшие для отдыха после тяжелого труда". "То, что выражалось на его лице, я сказать не умею, - признавался гость, - это было не сон, и не покой.. какая-то г л у б о к а я и у д и в и т е л ь н а я м ы с л ь, что-то, похожее на видение, на какое-то полное, удовлетворенное знание. Уверяю Вас, что прежде не видал я на лице его выражения такой глубокои, величественной, торжественнои мысли" Я был вызван к доске. Алексей Мартынович диктовал, а я писал на доске: "поросший кашкою и цепкой ли бедою.." Окрик - такой окрик, что я едва не выронил мел. - Какая там "беда"? Откуда ты взял "беду"? Лебеда, а не беда. Где твои мысли витают? садись. За долгие ночи ко мне пришла одна мысль. Вот она - для человека важны не события в окружающем мире, а лишь отражаемость их в его сознании. Пусть события изменились - пока мы ничего не знаем об этом, мы чувствуем себя богачами. Человек живет, таким образом, вовсе не событиями окружающего мира. Вся жизнь человека, вся его работа, его поступки, воля, силы - все это тратится на то, чтобы вызвать во внешнем мире некое событие, но не ради этого события как такового! Так было и в моей маленькой жизни. Я мечтал стать богатым и знаменитым, и многое, как мне казалось, благоприятствовало мне. Все ближе и ближе подбирался я к заветной цели, и все чаще, приходя в темную комнату, я ложился на диван и, воображая себя тем, кем хотел стать, понимал, что осушествление всех этих внешних событий не стоит такого огромного количества времени и труда. И какая тьма кромешная в комнате, и уроки на завтра не сделаны, а завтра нужно будет вставать пораньше. "Пропущу школу, пропущу, я скажу, что горло болит.." Несчастная маршрутная мысль, с которой давно свыкся человеческий разум - жизнь в виде некоего пути - глупая иллюзия. Пушкин никуда не шел, дверь была затворена, но воздух входил сквозь щели. Высокая температура уже второй день.. разрастались цифры, прохватывал озноб: в голове путались шелесты, чмоканье деревьев, черные тучи, пестрели сны, катилась карета по набережной, и широко сияла Нева, и царь Петр вдруг спрыгнул с медного коня, разом опустившего копыта, подошел с улыбкой.. Пахло от моря тяжелым ледяным ветром. Когда зажглись лампы, осветились его руки, неожиданно худые, незнакомые.. Как трудно ворочать мысли: бревна. "О чем он писал книгу, Саша? Ну, скажи, ты помнишь! Говорили об этом. О каком-то священнике, - нет? Ну, ты никогда ничего.. плохо, трудно" На улице было еще светло, шторы не были закрыты. Однако уже вечерело. Он сразу заметил, что кругом, что-то творится, распространялось странное волнение. В глубоком пролете между домов по ярко-золотистому фону под длинной пепельной тучей проплывал тоже пепельный, тоже продолговатый воздушный корабль. Дивная красота его движения вместе с невыносимой красотой вечера, неба, оранжевых огней, синих людских силуэтов были словно знамение. Он и впрямь почувствовал, что вот-вот дойдет до предела положенной ему жизни, что иначе быть не может. Дома были серые, как всегда, но зато крыши, лепка над верхними этажами, которых днем не замечаешь, так как днем люди редко глядят вверх, теперь были омыты ярким охряным блеском, оздушнои теплотой вечерней зари, - и оттого волшебными, неожиданными казались эти верхние выступы, балконы, карнизы, колонны.. Владимир Набоков Вечер русской поэзии И слышу я, как Пушкин вспоминает все мелочи крылатые, оттенки и отзвуки: "Я помню, - говорит, - летучий снег, и Летний сад, и лепет Олениной... Но, веришь ли, всего живее помню тот легкий мост, где встретил я Данзаса в январский день пред самою дуэлью. Петербург Я решился предпочесть сегодняшнюю дискуссию иным зрелищам, хотя многое не закончил: картины могучих базальтовых банков и мостов над рекой; как ребенок бежал к России, как ребенок невидящий. Мой маленький помощник со своим волшебным фонарем открыл этот слайд и пустил цветной луч моего имени на экран, поворачиваемый к нескольким воображаемым лицам, и кириллица заполнила весь экран... В другой раз, полно... Появились очертания греческого алфавита; помните вид этого алфавита, будто зовущий к полету, стрелу стремительно восходящего утра, наши несложные начертания появились на горизонте, - аромат лесных ягод, гул ульев, запах сосен, спор боровых птиц. Да, Сильвия? "С какой стати говорить о мире, с которым все присутствующие и без того прекрасно знакомы?" Так как мы воспринимаем все - образ и музыку, вереск и мед, корабль и его сокровища, - не только радугу, но каждый цвет ее, и колос мысли, и черты лица, и вообще все в сфере дня как подобие русской строфы, подобие ее колоссальных гласных, шедших то росписью красных яиц, то глоссами цветов на кувшине, то летевших золотыми пчелами... "Действительно Вы полагаете Ваши просодии подобием нашей жизни?" Что ж, Эмми, этот пентаметр был бы непонятен, если б не пробуждал удары ямба от дремоты перрихия. Только вслушайтесь в строки, - мелодия будет разматываться как пластика, как елочный серпантин. Ты слышишь один, но также отзвук другого, когда третий только касается гонга, а четвертый невидим как вздох. Мелодия медленно раскрывается подобно серой розе из давно виденного учебного фильма. Рифма - это заря всякой строки, - речь идет о связи ритма с его происхождением, природы с Бытием, человека с вечностью, принца с нищим. И теперь, без сомнений, я чувствую смежный с моим голос, и дождь причастий спускается вниз, и прозрачный как пламя глагол дрожит в вечернем гроте Алтая, и пруд словно внимает музыке лилий / музыке "эль" /, и перезвон колоколов не грубее безстрастных цветных стекол. "Назовите Ваши деревья, животных, драгоценные камни". Береза, Синтия, елка, Джоэн. Подобно маленькой гусенице, висящей на нитке, мое сердце не оторвалось от долготы русской осени, в безмолвии которой я вижу тонкие березы у берега реки, на берегу зимы и ряды поднимающихся как бы без конца садов, и накаленные добела последние угольки, и певчих птиц, движения которых едва заметны, - так лапидарный эпитет являлся в начале поэмы. Но не забыт бдительный взгляд аргонавта, - если нажать на стартер и направиться к Площади колоколов, и тотчас... Но останавливал меня намек, точнее - в памяти отрывки: так Пушкин мчался в карете, так был одинок его путь: дремал, просыпался, расстегивал ветром развеиваемый воротник плаща, и зевал, верно, и прислушивался к песне ямщика. громадные облака неслись б езконечной равниной, лучи пронизали их то и дело, запах травы и мокрых ремней, и эти рыдания, эти синкопы / Некрасов! /, и силлабические облака поднимались и поднимались, выталкивая своими повторениями дорогие стихи, неповторимые строки о встречах в дивных и вечных, щедрых плодами садах / свой характер - у каждой тропинки /, - и Пушкин был так одинок как в безмолвии ссылки. Но как неуклюже рассказал я сегодня эту историю! Однако продолжим... что я говорил о моей жизни? - да, ступени стихов, на которых лежит сейчас Ваш большой палец - я должен напомнить Вам в заключение - места, где бродил я тропинками, конечно, разграблены, хотя благодаря памяти остались со мной навсегда. Не удивляйтесь, однажды в пыльном поселке, наполовину городе, наполовину степи, окруженном кучами хлама и зданий, как прежде в Западной Вирджинии / фруктовые сады ее гибли меж багровых улиц и слякотью дождей /, произошло... содрогание России какое-то, - нет, не видел, мог только вдыхать, - но не мог наполнить им свои выражения, стоял как незрячий ребенок перед запертой дверью, умолял вернуть мне сии бедные владения, украшенные не больше, чем носовой платок, магические не больше, чем горе, клетки, стихи, двойные сиденья рифм... Я говорил о минувших днях. Настоящее как будто осталось нетронутым. Остановимся на этом. Эпидемия пьеса по мотивам произведений Варлама Шаламова На Колыме не поют птицы. Цветы Колымы - яркие, торопливые, грубые - не имеют запаха.. короткое лето, стынущий холод ночью. Пахнут только горный шиповник - рубиновые цветы - и лиственница. Вдохнешь этот запах глубже, приглядишься и поймешь, что это запах сопротивления северу, запах победы. Про лиственницу не споешь, не сложишь романс. Здесь слово другой глубины. Человек хотел помочь запомнить. Человек не знал, не думал, что ветку в Москве оживят, и она запахнет Колымой, зацветет на московской улице, и люди Москвы будут трогать руками эту шершавую, неприхотливую, жесткую ветку, будут глядеть на ее ослепительную зеленую хвою, будут вдыхать ее запах - не как память о прошлом, а как новую жизнь. - Что у вас тут, война что ли? - .. война - не война, а двадцать восемь убитых, а сколько раненых - вы и сами скоро узнаете. - Обсушиться бы. - Ну тогда поедем к нам - у нас печка горит. - Я болен. Мне в больницу надо. - Все больны.. Успеешь. Порядок здесь надо навести. Будешь работать санитаром. Сними с меня валенки, санитар.. Поставь к печке, повыше. А утром подашь тепленькие, я люблю тепленькие.. - Я не хочу работать санитаром. Отправьте меня в больницу. - ..лодырь, симулянт! фашист.. будешь работать или нет? такой лоб.. - Я - не фашист. Я больной и голодный человек. Это ты фашист. Ты читал в своей газете, как фашисты убивали людей, стариков? Подумай, как будешь рассказывать своей невесте, что ты делал на Колыме. - ..нет, ты видишь, олень? они еще хуже работать стали, работу из них выжимает только холод. Они машут руками, чтобы согреться. А мы вкладываем в эти руки лопаты, кайла, подставляем тачку и прииск выполняет план, дает золотишко.. - Я не знал, что они такие гады. - Не знал? В следующий раз будешь знать. Будешь верить старшим. Одного сегодня застрелили.. филон - полгода зря ел государственную пайку. Повтори - филон. - ..филон. Крист только что спасся, спасся - до завтрашнего дня, не более. Крист положен в больницу. И вот Крист надевает грязный халат санитара, метет полы, заправляет койки, моет, меряет температуру больным. Новые голодные, новые больные смотрят на Криста как на свою судьбу, как на божество, которое может помочь, избавить. Я помню: в хирургическом отделении носилки стояли тесно по коридорам. Запахи мы запоминаем как человеческие лица. А доктор Доктор забыл о нашем пароходе "Ким". У Анатоля Франса есть рассказ - "Прокуратор Иудеи". Там Понтий Пилат не может через семнадцать лет вспомнить Христа. - Слушай, Крист, к тебе привезут гостей, этап придет. Встретишь их, дезинфекция и прочее. Ни один человек здесь знать о них не должен. Доверяем тебе. - Откуда этап? - Ах, Крист, Крист, никак не думал, что ты мне можешь задать такой вопрос. Из Москвы самолетом. - ..значит, лагеря не знают.. первая щелочка на волю, как им кажется. - Вот поступил донос от певца Козина, - режиссер Андреев разрабатывал планы первомайской де-монстрации в Магадане - оформить праздничные колонны как крестный ход, с хоругвями, с иконами. Это, конечно, затаенная контрреволюционная работа. Еще Андреев сошелся с одной еврейкой, из актрис, дает ей главные роли, певица одна. - А что это за Андреев? - ..фашист, из спецзоны его перевели, режиссер. А Козин человек надежный. - А в театре Андреев что ставил? - "Похищение Елены".. мы смотрели. Помнишь, ты еще смеялся. Еще художнику на досрочное освобождение подписывали. - Да, припоминаю.. Крист: - Ты кто будешь? - Андреев. - А как тебя пропустили через вахту в такое время, Андреев? - Они меня знают. Я всегда мыл полы у прежнего фельдшера, тот был очень чистоплотный человек. - Ну, я не такой чистоплотный. Мыть сегодня не надо, иди в лагерь. - А другим, вольным? - Тоже не надо. Сами вымоют. - Я хотел попросить вас, гражданин фельдшер, оставьте меня на этом месте. Буду мыть полы, чисто будет, порядок. Я болен, внутри болит что-то. Я болен.. а освобождения мне не дают. - Как же так? - Да вот голова болит, стучит в висках. - Гипертония 260/ 110. -..значит, я могут завтра не работать? - ..конечно. А что за конфликт? - Видите, фельдшер, которого Вы сменили, не умел пользоваться аппаратом и говорил, что аппарат испорчен. А я гипертоник, еще с воли, с Минска, с материка.. А я ведь пытался бежать. И я почти.. Я обосновался в Мариуполе, купил там дом, поступил на работу. Но мою жену задержали на севере. Ей не разрешили выезда на материк. Она стала ждать, месяцы тянулись за месяцами, - ей отказывали, как всегда, без объяснения причин отказа. Она сделала попытку уехать с другого края Колымы - самолетом над теми же таежными реками и расщелинами, но и там ее ждал отказ. Она была заперта в огромной каменной тюрьме величиной в одну восьмую Советского союза, она устала от безконечной борьбы, борьбы с кем-то, чьего лица она не мола рассмотреть, от борьбы с кем-то, кто был гораздо сильнее и хитрее ее.. деньги кончились - жизнь на севере дорогая - яблоко на магаданском базаре стоило сто рублей. Ее измучило это безмолвие природы, глухая стена людского равнодушия, тревога за судьбу мужа. Меня ведь могли убить другие беглецы, и только по неотвязному вниманию к ней и к ее личной жизни она радостно поняла, что муж ее не пойман, - стало быть, "в розыске", она страдает не напрасно. Ей хотелось довериться кому-то, кто мог бы понять ее, посоветовать ей что-либо. Но кому она могла довериться? В каждом, в каждой она видела, чувствовала шпиона, доносчика, наблюдателя, и чувство не обманывало ее - все ее знакомые - во всех поселках Колымы - были вызваны и предупреждены учреждением.. Но любовь была настоящей, настоящее чувство. Я актер, я знаю, что настоящее. И очень много женщин приехало сюда за своими мужьями.. ужасная судьба, ухаживания начальства, всех этих хамов, которые позаразились сифилисом. И ни один мужчина не приехал сюда за осужденной женой. Обычное дело, презрение к женщине. Только одна женщина поставлена здесь на высокий пьедистал - мать вора. Крист: - Как тебя звать-то? - Нина. Нина Богатырева. - Измена родине, 58, 1 "а" или 1 "б". Из оккупации? - ..нет. Мы не были в оккупации.. арестовали, хотел майор, чтобы я с ним жила. Я не стала. И вот срок, Колыма. Сижу на этой скамейке. Все правда, и все - неправда.. не стала с ним жить. Лучше со своим буду гулять. - ..трудно тебе будет, Нина из-за твоей красоты. ..тюремное время - длинное время, тюремные часы безконечны, потому что они однообразны, безсюжетны. Жизнь, смещенная в промежуток времени между подъемом и отбоем, регламентирована строгим регламентом, и в этом регламенте есть некое музыкальное начало, некий ровный ритм жизни. В тюремном времени мало внешних впечатлений - поэто время это кажется черным провалом, бездонной ямой, откуда память с неохотой достает какое-либо событие. Ведь человек не любит вспоминать плохое. Да и какое это событие? масштабы понятий смещены, потом это время будет казаться пустым, будет казаться, что пролетело оно скоро, тем скорее пролетело, чем медленней тянулось. Мне приснилось, что я был на Земле. Мальчиком я пробегал по улицам горящего деревянного города, и на всю жизнь запомнил яркие, освещенные огнем дневные улицы, безветренную тревогу горящего светло-голубого неба.. сила копилась в самом огне, ветра не было, но дома рычали, дрожа и швыряли горящие доски на крыши домов через улицу. Внутри было тепло и сетло, и я мальчиком без труда, без страха прошел эти пропустившие меня живым и тут же сгоревшие улицы. Сгорело все заречье, и только река спасла правый берег. Это был тихий провинциальный город. Он вставал с солнцем, с петухами. И река в нем текла тихая, такая, что иногда даже течение останавливалось. У города было два развлечения - пожары и революции, третьим традиционным развлечением городан была охота на белку. Каждый в толпе горел желанием быть первым, попасть в белку камнем, убить белку... фронт был всего в ста верстах.. женщины города стояли у палисадов, у калиток, выглядывали из окон, подзадоривали мужчин, протягивали детей, чтобы мальчики могли научиться мужскому делу. Мальчишки подтаскивали камни, палки, чтобы не упустить зверька: - Н а, п а п а, у д а р ь. И папа ударял, и толпа ревела. Все мчались по измученным городским бульварам, охваченные страстной жаждой.. И город всегда настигал белку.. конечно, каждому нужно было на работу, у каждого было свое дело к городу, к жизни. Но никто не уходил домой, не взглянув на белку, не убедившись, что охота удачна. Нина Богатырева: - Вы - хороший человек. Я хочу с Вами посоветоваться. - О чем? - О моей жизни. - Не надо. - Но я думала, что писатели.. - Русская литература лезет в чужие судьбы, в чужие дела, она высказывается по вопросам, в которых ничего не понимает.. - Хорошо, тогда я вам расскажу сказку, и Вы оцените ее как литературное произведение. Всю ответственность за условность или "реальность" - что мне кажется одним и тем же - я беру на себя. - Отлично. Попробуем со сказкой. Василий Андреевич: - Во время войны были сломаны лепрозории, и прокаженные смешались с населением. Прокаженные легко выдавали себя за героев, за раненных, за жертв войны, прокаженные смешивались с бегущими на восток. Прокаженные жили среди людей, прокаженные становились начальниками и подчиненными, солдатами только они не становились, мешали похожие культи пальцев... львиную маску, человеческое лицо, похожее на морду льва. - ..значит, дед это чума? - Вроде того. Эпидемия, инфекция убийства.. убийство заразительно. - Но куда вы бежали? у вас не было ни карты, ни компаса. - Так и бежали. Все побеги заканчиваются одинаково... нужно время. Что она видела в жизни? хождение по тюрьмам за справками и поездка ко мне в Магадан, жизнь в нужде. Я видел жизнь. Но мне жаль дочь. Я пишу только ей, она в Москве. Еще не попала в облаву для членов семьи. Вот ее фотография. - Дочь? - Да. Если бы сын.. Я знаю двадцать языков. До Колымы знал. Отлично знаю древнееврейский. Это корень всего.. Здесь я изучил арабский, тюркский, фарси.. составил таблицу - сводку е д и н о г о языка. Вы понимаете, в чем дело? - Кажется, да. - Но все гораздо сложнее, важнее. Я сделал кое-какие открытия. Скажите, Вы лингвист? - ..нет, профессор. - Жаль. Это занятие интересней медицины.. знаешь Савельева? Это был мой земляк по бутырке, студент московского института связи. Из камеры он, как верный комсомолец, писал письмо вождю партии. Его собственное дело было пустячным / переписка с невестой /, где свидетельством агитации были письма жениха и невесты друг другу, его "организация" / п. 11 ст. 38 / состояла из двух человек. Все это на полном серьезе заносилось в бланки допроса. Мы с ним не то чтобы дружили, просто любили вспоминать Москву - ее улицы, памятники, Москва-реку. Ни ленинград, ни Киев, ни Одесса не имели таких поклонников, таких ценителей. - Я тоже знал язык, но забыл, давно забыл.. Каждая минута этой жизни - отравленная.. здесь много того, что человек не должен видеть. Моральные барьеры отодвинулись куда-то в сторону. Оказывается, можно предавать - и все же жить. Можно пропить деньги больного товарища. Можно быть трусом.. блатные "слова" - отрава, яд, влезающий в душу человека, и именно с овладения блатным диалектом начиналось сближение с блатным "миром". Интеллигент превращался в труса, собственный мозг подсказывал ему оправдание всех своих поступков. Ольга Степановна: - Вот больнои. Слушайте этот звук - коробчатый, этот оттенок, запомните его на всю жизнь, как и эти кости, эту кожу, этот блеск в глазах. Крист: - Запомню. На всю жизнь. - Описывайте все это. Записывайте твердой рукой. Смело.. Интресных больных сейчас нет. То. что Вы сейчас видели - голод и голод. - Как Вы тут живете? - .. цепь унижений. Но и тут бывают дни лучше, дни безнадежности сменяются днями надежды. - А что Вы читаете? - Вот.. нравится? - Да. - Прочитайте мне "Девушка пела в церковном хоре". Теперь - "О дальней Мэри, светлой Мэри".. Хорошо. Теперь вот это "В голубой далекой спаленке". - А я нашел тетрадь. Это серая, ученическая тетрадь, обыкновенная, школьная. Смотрите: какие яркие заиндевелые холодные листы. И я рисовал когда-то - у керосинки, на обеденном столе. Иван-царевич скакал на сером волке по сказочному еловому лесу. Елки были меньше серого волка. В тетрадке было много, очень много заборов. Люди и дома на каждом рисунке ограждены ровными заборами, обвитыми черными линиями колючей спирали. Около заборов стояли люди. Люди в тетрадке не были крестьянами, рабочими. Это были солдаты, конвойные, часовые. Голые треугольные деревья были натыканы в снег. - Вы думали, что я Вам даю Евангелие. Евангелие у меня тоже есть. Вот.. Читайте апостола Павла. К Коринфянам.. Вот это.. - Сейчас я думаю только об одном: дадут ли мне сегодня ужин? - Дадут. Вы будете читать книги, журналы.. - ..журнал Московской патриархии? - нет, не Московской патриархии. - Эй, как тебя? - Слушаю, гражданин начальник. - У тебя есть дети? - Мои дети? Они в Москве учатся, товарищ начальник. - ..да не твои! Дети, ну, маленькие дети. Детсад где у вас? - Да в этом же доме, гражданин начальник. - Зови детей. - Они спят. - Всех звать, всех будить. Смотри, чтобы ручки были вымыты. Хочу показать их на "зиме". У каждого человека в разное время его жизни бывает необходимость решить что-то важное, "переломить" судьбу, и большинству приходится делать это в молодые годы, когда опыт мал. Обманутый тысячей обывательских легенд о преступном "мире", подросток делает страшный шаг. Потом он привыкает, и сам начинает вербовать молодежь в ряды этого "ордена", в практике уоторого есть одна важная тонкость, вовсе не замечаемая даже специальной литературой. Дело в том, что этим "миром" правят потомственные "воры", те, которые выросли с детства в блатном ожесточении ко всему миру. К мению мальчика-подростка - брата какого-нибудь видного вора - блатной "мир" будет прислушиваться больше, чем к суждениям "порчаков".. блатари немало заботятся о подготовке своей "смены", о взращивании достойных продолжателей их дела. Юноша подчас не в силах сразу разглядеть подлинное лицо "вора". Он видит их напускную свободу, кажущуюся независимость. Он не думает, сколько чужого тружа и челоческой крови награбил и тратит этот персонаж. Там есть всегда "план", и мальчику дают выпить, - и восторг подражания овладевает им. А главное - он видит, что почти все б о я т с я "воров". Вот юноша уже пьян. Старшие берут его "на дело" - стоять сначала на страже. Вот уже и взрослые "воры" ему доверяют.. Он быстро усвоит манеры, непередаваемой наглости усмешку, выпустит брюки на сапоги особым напуском. В первую же "отсидку" он татуируется мастерами своего дела. И много раз после он будет жалеть о наколках, но это будет после, много после. Он давно уже овладел блатной феней, воровским "языком". Он бойко услуживает старшим. И дверь за дверью открывает перед ним блатной "мир" свои последние глубины. - Ну-ка, позовите этого Ивана Иваныча! Иван Иваныч! - Я не Иван Иваныч. - Он не идет, Федечка. - Как не идет? ты думаешь жить? - Думаю. ..удар в лицо. - Так отвечать нельзя. Вас, Иван Иванович, в институте разве так учили отвечать? ..иди, тварь. Ну, подымите его. Слушай, я тут погорячился. Слушай, а роман ты тиснуть можешь? - ..могу. - Ах ты, милый! Ну иди, лезь сюда. Вот тебе хлебушка.. чем-то ты мне по душе. Олень и олень, а есть в тебе капля жульнической.. Напиши-ка письмо жене товарища моего.. ты писатель, ты столько романов прочитал, напиши, понежней да поумней. Небось ни одна не устоит против такого письма. А мы что.. Пиши - "..я во всем признался.." Человек перепишет и отправит. У вас даже имя одинаковое - Александр. Мы бурили третий день. У каждого был свой шурф, и за три дня каждый углубился на полметра, не больше. До мерзлоты еще никто не дошел. Дождь лил третьи сутки, холодный, мелкий дождь. Я понял, что не гожусь ни в членовредители, ни в убийцы. Мы оставались только жить и ждать. Ближайшей удачей был конец рабочего дня, три глотка горячего супа - даже если суп будет холодным, его можно подогреть на железной печке, а котелок - трехлитровая консервная банка - у меня есть. Вот так, перемешивая в мозгу "звездные" вопросы и мелочи, я ждал, вымокший до нитки, но спокойный. Все человеческие чувства - дружба, зависть, человеколюбие, жажда славы - ушли, наверное, с тем мясом, которого я лишился во время своего продолжительного голодания. Мы разучились удивляться, у нас почти не осталось гордости, самолюбия. Мы научились понимать людей, предвидеть их поступки. И самое главное - мы поняли, что наше знание - знание людей - не дает нам в жизни ничего полезного. Что толку в том, чтобы чувствовать, разгадывать, предвидеть? Я не буду добиваться должности бригадира. Я вспомнил женщину, которая вчера прошла мимо нас по тропинке, не обращая внимания на выкрики конвоя. Она показалась - конечно, только показалась - нам красавицей, - первая женщина, увиденная нами за три года. Она помахала нам рукой, показала куда-то в угол небосвода и крикнула: "Скоро, ребята, скоро!" - Ты откуда бежал? - Ниоткуда. ..удар. - Отвечать как полагается!! - Нокаут, нокаут!! - ..деньги? Е м у деньги? Вот эти троцкисты губят нашу советскую страну!.. они губят меня.. деньги ему понадобились! стой, фашист, фриц! наливай.. что, силы нет? Видишь, писатель, мы живем в жестоком "мире", где выживает сильнейший. Так было всегда и.. так всегда будет. Люди делятся на слабых и сильных. Это в крови. Я, честно говоря, сочувствую слабым. Эх, да мне их просто жалко. Это как естественный отбор. И тут ничего не поделаешь. Набирайся ума, Саша. Вот, может быть, ты думаешь, у меня нет будущего или типа я.. никто, что же? Но если кто скажет мне это в глаза, я ему глотку порву. Да я барану, живому барану голову заворачиваю.. крак - и готово. А у этого петушка - у живого.. где петух? / взял петуха, одним движением схватил его за голову.. петушья кровь забрызгала брюки и шелковую рубашку / А бабы? много я знал баб, много.. дело это простое. Ольга Степановна: - Здравствуйте! А вот и гости. - Все роете? пустое дело, говорю, пустое, угостил бы вас чаем, да все в разгоне. Засим - простите. - А что эа книга? - Библия, сынок. Других книг не держу. - Всю жизнь я куда-то спешила. Теперь понимаю, что торопиться не надо. Я тебе должна подарок.. - Я не беру подарков. - Как же: я всем - начальнику больницы, и сестрам, даже больным.. А для тебя нет. Тогда деньгами, пригодятся. - Я не беру. - Тогда.. - И коньяк не везите. - Что же я могу для тебя сделать? - Ничего. Не осталось ничего - кроме мысли, желания перетерпеть, переждать мороз живым. Однажды я упал, не мог встать сразу со снега и, внезапно, решившись, отказался тащить проклятое бревно. Было уже поздно, темно: конвоиры торопились на политзанятия, рабочие - до еды, десятник в этот вечер опаздывал на карточное сражение. И во всей задержке был виноват я. Меня били сначала свои же товарищи, потом десятник. Мне показалось, качнулась стена, и горло захлестнуло мутью, тошнотой.. она была знакомой. - Где я? - В институте неврологии. Общая палата. Утром кормили. Хлеб, кипяток. Я спал, просыпался только тогда, когда давали пищу. В один из таких дней я убедился, что все еще живу. Я понял, что живу, живу з д е с ь, лежу и никуда не собираюсь ехать. Теперь, думал я, я буду умнее. Любовь, энергия, способности - все растоптано. Здоровье утрачено, сломлено - навеки? - да, вероятно. А для того, чтобы здоровье вернулось, нужен полный отдых, многомесячный, на чистом курорте, в курортных условиях, с молоком, с шоколадом. И так как совершенно ясно, что курорта не видать.. Я хотел жить. Я знал, что такое секрет, и хотел его сберечь. Только в этом случае я не боялся. Василий Андреевич: - С вашим приходом в камеру жизнь изменилась. Игры стали.. более осмысленными. Наверное, опыт есть. Крист: - Есть. - Очки у меня блатари забрали. В Таганке. Меня ведь вызывали как свидетеля по делу о квартирной краже. У нас в квартире пальто украли у соседа. Допросили меня, предъявили постановление об аресте.. абракадабра. Ни слова - уже третий месяц. И перевели в бутырку.. - ..организованная путаница, как выражается критик Иуда Гроссман-Рощин. Поговорим, Василий Андреевич, о другом. О лучшем дне Вашей жизни. - У меня был такой день. В одна тысяча девятьсот первом году я был первокурсником-медиком, студентом Московского университета. Молодой был, возвышенных мыслей, глупый. - Ближе к делу. - Сейчас буду - ближе. Читаю как-то газету, - огромное объявление. Княгиня Гагарина потеряла брильянтовое ожерелье. Фамильную драгоценность. Нашедшему - пять тысяч рублей. Читаю газету, комкаю, бросаю в мусорный ящик. Иду и думаю: мне бы найти это ожерелье. Половину послал матери бы. Съездил бы за границу. Пальто хорошее купил бы, абонемент в Малый театр, тогда еще не было художественного. Иду по Никитскому бульвару, смотрю - в канаве. Словом, нашел ожерелье.. сидел, помню, на бульваре, мечтал. О своем будущем счастье. В университет не пошел, пошел к мусорному ящику, достал газету, звоню. Лакей. "Насчет ожерелья".. выходит князь, выбегает жена. "Я сейчас принесу деньги, - это князь, - или Вам чек? садитесь". Я не сел. Говорю - я студент, принес ожерелье не за тем, чтобы получить какую-либо награду. "Ах, вот что, - сказал князь, - простите нас. Прошу к столу, позавтракаем с нами". И жена его, Ирина Сергеевна, поцеловала меня. - Хотите совет, Василий Андреевич? Показывайте только правду. Ваше спасение - одна правда, и только. - Я всегда говорил только правду. Было время обеда ночной смены. В ночную смену убрали с чьих-то глаз - если были такие глаза! - здесь были самые слабые, самые плохие, самые голодные. Мы были человеческими отбросами, и все же нас приходилось кормить, притом вовсе не отбросами, даже не остатками. На нас шли какие-то жиры, приварок и самое главное - хлеб. Если уж кормили нас - то в самую последнюю очередь. - Мне надо с тобой поговорить. Крист: - Со мной? - Да.. отойдем подальше. Как ты смотришь на все это? У меня есть карта. Я возьму рабочих, тебя возьму и пойду на Черные ключи, пятнадцать километров отсюда. У меня будет пропуск. К морю. Согласен? - А у моря? поплывем? - ..неважно. Важно начать. Я выведу, я знаю дорогу. У меня есть карта. - Только подкормиться бы. - Вот и хорошо, обязательно подкормишься. Я при-несу тебе.. консервов.. утром. У нас ведь можно. - Утром. Сгущенное молоко.. - ..хорошо, хорошо, молочных! Деревья здесь достигают зрелости в триста лет. Поваленные бурей, падают навзничь, головами все в одну сторону, на мягком толстом мхе, розовом или зеленом. Вот спит Хрусталев, спокойно и крепко. Рядом с ним Иващенко, бывший разведчик. Раскинул обе руки танкист Поляков. Положив под голову санитарную сумку, уснула фельдшерица Саша Малинина. Каждый из них по-своему представлял побег. Он обещал им свободу, и они - получили свободу. Они лежали на земле, и никто не был выше их. Один раз я встретил священника: "..признайтесь, Вы служили литургию". "..нет, нет. Как я могу служить обедню? У меня нет ни даров, ни епитрахили.. это казенное полотенце. Кроме того, я не знаю, где восток.. солнце встает на два часа, и заходит за ту же гору, из-за которои всходило. Где же восток?" "Разве это так важно - где восток?" "..нет, конечно.. Воскресенье сегодня?" "Четверг, сегодня четверг". Страна в цикле песен группы "Любэ" ПОДОНКИ С НАШЕГО ДВОРА От надрывного крика устанешь, и по темным дорожкам пройдешь - но друзей своих рядом с собой не представишь, да и свежести там не найдешь. В темный час крепыши и блаженны появляются с каждой весной - заведут разговор задушевный, пересыпанный бранью хмельной. А еще по весне выползают из щелей упыри-алкаши.. Если б видел в апреле Гагарин, как лютуют под окнами псы! И припомнится какофония из распахнутых ночью окон, Витьку темного вспомнишь, соседа-дэбила и Олега по кличке "плафон".. помнишь, кошек топили в бидоне, - ой, смеялся на это весь двор, а бросали с водою пакеты с балкона - а потом был с врачом разговор.. сколько песен бы мы не писали - а Отчизна - та все же живет, что ты будешь делать с такими людьми, даже рифмы закончились, вот. ДОРОГА ..мы ехали с группой в каком-то вагоне, романтики - хоть отбавляй! грустили студенты, скучали "колхозы", неслась оголтелая брань. ходил я по кругу, от стенки до койки - люблю я дороги печаль! я видел равнины, леса и проселки, - то мне неизвестная даль! И вот мы домчались, поем про дорогу, сжимая в зубах папирос, вот только чего-то от песни девчонки бегут, не целуют взазос.. ЕДУ Я ВЕРХОМ НА ЕЖЕ Я иду по полю с козой, ночкой темной в поле пойдем, пусть с такой козы мало молока - зато ночка романтическая! Я иду по полю с свиньей, до чего красивой свиньей! ну и что - "свинья", главное - моя, разбежится и затопчет коня.. Еду я верхом на еже - исколол все попу уже, ой, железный лом да кудрявый лен - едем мы с ежом по полю вдвоем.. ПЕСНЯ ИЗ КИНОФИЛЬМА "УЛИЦЫ РАЗБИТЫХ ФОНАРЕЙ" На спящий город опускается.. декан, спешат ветра по подворотням и дворам, а нам все это не впервой, а нам доверено судьбой осуществлять на этих улицах разбой. Да! пусть штурмом мэрия-останкино взята! Да! а нам все как с гуся вода. Да! и если завтра будет так же, как всегда - напьем- ся, - ответят опера! Опять вечерние сгорают фонари, декан развеется - и что ни говори, а нам все это не впервой, хотя зачем он в песне той, никто не знает - так показано судьбой.. "АТАС" .."эр - фэ - с" и Роман Абрамович за столом засиделись не зря: В.Мутко и Роман Абрамович ищут тренера русских ребят! До утра не погаснет оконце: к нам приехал известнейшии Гус, он - светило, почти, ну, как солнце и поднимет российский союз. В это время как в сборнои России разухабилась разная тварь: в раздевалке полно нафталина и смеется горбатый вратарь! "атас"! эх, веселей, футбольный класс, пасуйте, мальчики, любите, девочки, "атас"! пускай запомнят нынче нас, малина с вишнею - "атас".. До утра не погаснет оконце: тренер Гус и Володя не спят, жаль, что сборная - даже японцев - не боится наших ребят. ПЕСНЯ ИЗ КИНОФИЛЬМА "УЧАСТОК" Отчего так в сибири подонки не спят? Отчего, непутевые, все понимают? вдоль дорог, прислонившись до ветру, стоят, экскременты печально кидают. Я пойду по дороге - и даже не рад, может, это лишь все, что я в жизни узнаю? отчего так по ветру ошметки летят, - лишь купюры они не бросают.. А в стакане у нас горячо-горячо, и опять, и опять без ответа, а ударник с осинки упал на плечо - он, как я оторвался от ветки. ПРО МЕНЯ НЕ ТАКОЕ РАССКАЖУТ Про меня не такое расскажут, не такое, небось, наплетут - дескать, бражничал, дескать, куражил и подъезды загаживал тут. Дайте, дайте мне тоже таблеток, я босой обойду пять палат, расскажу я такое вам, детки, отчего пробирает до пят.. я страдал лихорадкой и дрожью, только дури остался запас - и теперь я, как по бездорожью, пропою вам куплеты про нас. ПЕСНЯ ПРО ЗАЙЧИКА ..брат, ты слышишь эти звуки - о стекло стучатся мухи? кувырками через гать вышел зайчик погулять, тут охотник выбегает - прямо в зайчика стреляет - пиф-паф да ой - ой - о - ой - погибает наш герой.. Луговая трава! луговые цветы!! луговые версты.. ..брат, пойми, за эти песни вам не устоять на месте, не поможет кенгуру обнаглевшим мордам-точка-ру.. ДАВАЙ ЗАТЯНЕМ Вот одну песню бы нам написать еще, - только б не запил товарищ наш клавишник.. хоть барабанит с утра и до вечера бледный ударник, делать ведь нечего - денег немало за песню заплачено, в дальних поселках концерты назначены; мы отступаем по всем направлениям, стали уж петь даже про артиллерию.. Пускай зовут - "растлители детей", а нам все - по шаблону и в музей, давай затянем еще пару строк.. ты погоди, дружок, не убегай пока, будем мы петь еще долго и счастливо, будем гитары со сцены подбрасывать, будем подпрыгивать и даже приплясывати..